(Продолжение)

 

10.

 

Он будит ее в начале четвертого ночи, и Милена сразу замечает, как переменилось его лицо. Все это время мужчина не спал. Под потолком витают клубы сигаретного дыма, хрустальная пепельница стоит на полу и забита окурками. Рядом с пепельницей – пустая кофейная чашка. Он заваривал кофе несколько раз. А еще съел целую упаковку валерьянки. Целую упаковку маленьких желтеньких таблеточек, которые ни хрена не помогают, нервно смеется мужчина. Как и сигареты, и кофе, и даже выпивка, хотя он пытался напиться, и даже прикончил бутылку бренди, которая стояла в холодильнике, и которую они собирались откупорить на годовщину их свадьбы…

Яркий свет режет глаза. После тяжелого забытья Милена плохо понимает, что происходит, и о чем, собственно, говорит ее муж, но женщине не нравится ни мертвенная бледность его кожи, ни синяки под глазами, ни странный прерывистый смех, который то и дело разбирает мужчину.

- Ты выпил целую бутылку бренди?

- Да. Но оно выдохлось. Просто взяло и выдохлось. Ты не поверишь, но в нем не было ни капли алкоголя. В первый раз вижу, чтобы в бренди не было ни капли алкоголя…

Это похоже на бред. В бренди не может не быть алкоголя. Скорее всего он что-то перепутал.

- Не веришь? Я в первый раз в жизни трезвею от выпивки…

У него дрожат руки. И голос…

Что у него с голосом?

Все это время он сидел рядом с ней, поясняет мужчина. Он много думал. А еще он перекрыл кран, чтобы Милене не было так жарко, и теперь эта чертова батарея чуть теплая, и он больше всего на свете боиться застудить будущего ребенка, но наверное, так все-таки лучше. Намного лучше.

- Я принес тебе одеяло.

Она и в самом деле укрыта одеялом, и в этой заботливости мужчины есть что-то противоестественное. Милена хмуро покусывает губы. Ей трудно понять мужчину. В конце концов, если один человек вдруг ни с того ни с сего привязывает другого к батарее, это вряд ли происходит из любви к ближнему. А с другой стороны, она видит его глаза. Его новые глаза. Не те, которыми он смотрел на любимую женщину вчера или позавчера, а те, которыми он смотрит на нее сейчас. Сию минуту. Большие карие глаза перепуганного ребенка, который знает, что сделал нечто ужасное, и теперь не знает как попросить прощения… 

- Милая, все будет хорошо, - шепчет мужчина. Он стоит перед ней на коленях, и, кажется еще немного, и он начнет целовать ее руки. Беда лишь в том, что эти руки спрятаны за спиной Милены, а еще они плотно перетянуты собачьим поводком  и  никогда уже не смогут нежно обнять его за шею, погладить его жесткие, уже с проседью волосы, растегнуть пуговицы на его рубашке…

Лучше не смотреть. Он слишком жалок. Милена даже не ожидала, что может испытывать подобные чувства, но в его глазах столько боли, и он выглядит настолько потерянным и несчастным, что его пожалела бы любая. Любая на ее месте. Смешно. 

- Алеша, ты просто не понимаешь, что творишь, - устало говорит Милена.

- Неправда, - обиженно говорит мужчина. Он все продумал. Он все продумал, и все закончится как нельзя лучше. Просто они должны друг другу помочь. Он должен позаботиться о любимой женщине, а она о любимом мужчине. Люди должны заботиться друг о друге…

- Ты называешь это заботой? – спращивает Милена.

- Я ослабил ремень, - лицо мужчины совсем близко, и теперь она чувствует запах алкоголя, которым пропитано его тело, и который не действует, потому что у него трезвые, просто невероятно трезвые глаза…

- Спасибо. Я хотя бы чувствую свои пальцы…

Его пересохшие губы совсем близко. И это невносимо.

- Господи, что ты делаешь? – отоврачивается к стенке Милена.

- Да. Конечно. Это было ужасно глупо, - растерянно говорит мужчина.

Его лицо отдаляется. Теперь он сидит рядом. Устало прислонившись к батарее. И – закрыв глаза.

Он устал. Он очень устал, говорит мужчина. Да, Милена права, и он пытается обмануть сам себя. Он очень старался понять, но чем больше он думает о том, что случилось, тем меньше понимает, зачем он так поступил. Это было, как наваждение. Просто она хотела уйти, а он не хотел ее отпускать. Это какая-то путаница. Ужасная путаница. Но он виноват. И он готов попросить прощения. Наверное, у него не нашлось нужных слов. Наверное, и она, Милена, виновата в том, что он сорвался, если, конечно, это можно назвать срывом, с жуткой безнадежностью в голосе говорит мужчина. Но случилось то, что случилось, верно? И теперь нужно еще раз подумать, и всего лишь найти выход. Какой-нибудь выход…

- Я сделал это ради тебя, - говорит мужчина, - я понимаю, это звучит немного странно. Но я точно знаю, что я сделал это ради тебя…

- И что теперь? Ты меня не отпустишь?

- Нет, - говорит мужчина.

- Ты мог бы соврать, - усмехается Милена.

- Зачем? – обреченно пожимает плечами мужчина, - не вижу смысла. Мы оба знаем, что будет, если я тебя отпущу. Ты уйдешь. А потом наверняка заявищь в милицию, и…

- А если я пообещаю забыть? Это может случиться со всяким. У тебя нервный срыв. Нервный срыв, и больше ничего, - сбивчиво говорит Милена, - а потом все будет по прежнему. Понимаешь?

Нет. Он устало качает головой. Такое не забывается. Она не сможет. Это трудно. Очень трудно.

- Алеша, у нас будет ребенок, - хватается за соломинку Милена.

- Тебе не нужно было никуда уходить.

- Я не ушла, - тихо шепчет Милена.

- Ты не успела. Черт побери, ты просто не успела уйти! – неожиданно срывается в крик мужчина, и Милена с ужасом смотрит в его расширившиеся зрачки. Его настроение меняется с такой скоростью, что Милена невольно сравнивает мужчину с флюгером, который поворачивается туда, откуда дует ветер. Но беда в том, что никто кроме мужчины и понятия не имеет, откуда дует ветер. Да и сам мужчина скорее всего не понимает откуда, - поздно. Теперь слишком поздно…

На мужчину страшно смотреть. Он устал. Он измучен. Он не понимает, что произошло, и у него нету ни малейшего представления, что будет дальше. Через минуту. Через две. Через десять. Через час. Это ужасно, но мужчина не в том состоянии, когда можно что-то решать…

- Ты ведь поможешь мне, верно? – он умоляюще смотрит на жену.

- Ты хочешь, чтобы я дала тебе разрешение перерезать мне глотку? – испуганно спрашивает Милена.

- Ты считаешь, я на это способен? – равнодушно интересуется мужчина.

- Не знаю, - она отворачивается к стене, чтобы не видеть его глаз, и чтобы он не увидел, как в ее глазах набухают соленые капли, - я тоже сделала глупость, Алеша. Одну очень большую глупость…

- Какую? – он резко замирает в одной позе. Сидя на полу. С руками прижатыми к вискам.

- Это смешно, да, ты, наверное, будешь смеяться, - она закусывает губу, - черт, как глупо. Как будто я во все это верю, - она устало прикрывает глаза, - прости, - Милена зябко подергивает плечами, - это как ящик Пандоры. Мне дали еще один странный адрес. И номерок. Сказали, что я могу поехать когда угодно. Когда захочу. В любую минуту. Если, конечно, не испугаюсь, - тело Милены колотит мелкой дрожью, - прости, я думала, это какая-то злая шутка. Я была уверена, что найду ее фотографии. Опять эти ужасные детские вещи. А может быть письма. Много писем. Я боялась, что узнаю твой почерк. Что ты признаешься ей в любви. Что ты действительно способен забыть…

- Они – это вампиры? Или следователи? – почему-то шопотом спрашивает мужчина.

- Алеша, мне кажется это уже не важно.

Часть шестая.

 

1.

 

Но ему – важно.

Некоторое время она прислушивается к его шагам. Мужчина в соседней комнате, и почему-то никак не может отыскать нужную половицу, хотя Милена достаточно подробно все ему объяснила. Шестой ряд, пятнадцатая от двери. Немного темней остальных. Скорее всего рабочим не хватило паркетной доски. И они сунули первое что попалось под руку. Вместо дорогого и модного по тем временам дуба - обычную сосну. Дом старый, и паркет стелили еще в далеких семидесятых. В маленькой комнатке на Петроградке, где когда-то жила Милена, тоже была такая половица, тоже более темная, как бельмо на глазу, у самой двери – и ночью, когда Милена выходила из комнаты, эта ужасная половица скрипела на всю коммуналку. А эта не скрипит. И все просто. Все очень просто. Нужно только аккуратно поддеть половицу ножом, и немного равернуть лезвие. Главное не перестараться. Потому что, если нажать чуть сильнее, то за первой половицей последует вторая, и придется приложить немало усилий, чтобы все встало на свои места. Странно, но Милене кажется, что мужчина затягивает поиски нужной половицы только потому, что уже давно знает где искать. И теперь он старательно путает сам себя. То продвинет стул, который как прекрасно знает Милена стоит у письменного стола и никак не может закрывать нужное место на полу, то заскрипит, открывая и снова закрывая, дверью, словно она каким-то образом может помочь мужчине сосчитать нужное количество половиц. То зачем-то вернется в прихожую и будет долго рыться в ящике с инструментами, хотя, как прекрасно знает Милена, ему достаточно просунуть между половицами обычное лезвие ножа.

Все еще действует снотворное, и у Милены слипаются глаза. На какое-то время она впадает в тяжелое забытье, но даже в нем она все так же тщательно прислушивается ко всем звукам, которые раздаются в этой еще недавно такой уютной, а теперь такой чужой, наполненной ее собственными страхами квартире. Как долго она копила в себе эти страхи! Как долго она не смотрела правде в глаза. Как долго пыталась убедить себя, что ей достался счастливый лотерейный билет. И не важно, что написано на оборотной стороне. Не важно, что никто и никогда не выплатит ей этого выигрыша. Неважно, что за любую победу нужно платить, и все нормальные люди обязательно читают любой договор от начала и до конца.

Договор? Она подумала про договор? С кем? С мужчиной? С дьяволом?

- Милый, но ведь у тебя были папа и мама…

Господи, кому она говорит? Перед глазами встает ее маленькая квартирка, и голые тела на двиане. Диван у окна, большое окно распахнуто настежь а глухая стена соседнего дома так близка, что кажется до нее можно дотянуться рукой. А еще играет музыка. Очень тихая, приятная музыка, это песня ее любимого Джо Дассена, которого когда-то давно почти боготворила мама, и теперь два невесомых тела нежатся в теплом звучании шансона, спутываясь как водоросли, заплетаясь как косы, и уже не разбирая, кому и как часть тел принадлежит. «Я хочу знать о тебе все. Все, все…»

- Прости, но я не хочу ничего рассказывать. Это было не слишком приятно…

- Они тебя бросили? Господи, ты воспитывался в детском доме?

- Ну, зачем же так преувеличивать? Просто я не был любимым ребенком, а они были очень заняты, и меня воспитывала соседка…

- Соседка? – сонно шевелит губами Милена.

- Соседка. Да. Какое-то время. Но потом она вышла замуж, и родила двойню. И тогда меня отвезли к бабушке в Саратов. Все. Больше ни слова. Обещай, что ты больше не будешь задавать вопросов. Пожалуйста, - мужчина прикладывает палец к губам.

Да, это все. Бабушка в Саратове. И кажется два слова о том, какой это грязный город, и как много в нем помоек на окраине, и как повсюду гниют перезрелые яблоки, которые некому собирать.

Господи, как она вообще могла жить с человеком, лишенным прошлого?

Почему не задавала вопросов, почему упрямо отмахивалась от очевидного – это мужчина жил другой жизнью, и в этой жизни просто не могло не быть чего-то такого, что он старательно ото всех скрывал…

Милена все еще дремлет, но ей кажется, что все происходит наяву. Она просыпается. Она с трудом разлепялет горячие веки, она видит, что опять сидит в кабинете у следователя, и что это все тот же пожилой следователь, который так смутил Милену во время предыдущих допросов тем, что почти ничего не спрашивал, и, казалось, все время отвечал за нее…

- А я вас, голубушка предупреждал…

О чем это он? Очень трудно думать. У нее тяжелая, очень тяжелая голова.

К тому же на Милену светит яркая лампа. Она стоит на столе у следователя, она и раньше стояла на столе у следователя, но не была такой яркой, а теперь – теперь эта лампа слепит, как Солнце, а сам следовтель почему-то все время увеличивается в размерах – он, как растение, которое питается лучами этого огромного солнца. Еще немного, и его темная фигура заполонит собой весь кабинет.

- Ну, почему же, знаю, - возражает на какой-то один из многочисленных каверзных вопросов Милена, - он что-то говорил о своей бабушке, о Саратове. О том, что его воспитывала соседка…

- Но до Саратова он, очевидно, все-таки жил в Ленинграде?

- В Ленинграде? Вы хотели сказать в Питере?

- О, нет. Полагаю, это был все-таки Ленинград.

- Не знаю. Наверное. Да, я так поняла.

- А хотите я вас удивлю? – тело следовтеля вдруг съеживается, и кошкой впрыгивает на стол, а его желтые кошачьи граза таращатся на Милену, - вы, милочка, даже не предствляете, сколько трудов мы затратили, чтобы проверить всю эту вашу белиберду. И могу Вас заверить – ни в Саратове, ни в Питере, ни, как не удивительно в Москве, ваш замечательный мужчина ребенком не проживал…

- Это невозможно, - шепчет во сне Милена, - я была у него в школе. Видела классную фотографию на стенде. Я переписывалась с его одноклассниками…

- Вы уверены, что они не думали о другом человеке? Уверены?

- Я разговаривала с учительницей…

- Благополучно убитой?

- Но я никого не убивала! – кричит Милена.

- Я верю вам, голубушка верю, - следователь снова превращается в человека. Более того, теперь в нем нету ничего необычного, и во сне он один в один как в жизни: не стерлось даже жирное пятно на лацкане пиджака и табачная крошка на губах, - вы даже не предствляете, какое количество мерзавцев сумело избежать правосудия. Такая у нас страна, милочка. Бардак-с, - улыбается следователь, - можно натворить черте что, а потом преспокойно уехать в другой город, а может быть даже не уезжать, а просто купить новые документы, купить нужных людей, по случаю раздобыть себе нужную биографию и – пожалуйста! Живи - и радуйся жизни…

- О, боже, - шепчет во сне Милена, - это не правда. Это не может быть правдой.

По лицу пожилого следователя гуляет ухмылка:

- Все так говорят. А как же иначе? Вроде бы рядом родной человек, близкая душа, а душа-то его потемеки. Вы знаете, милочка, сколько таких как вы? Тысячи! И никто не знает, что у кого за душой…

Он замолкает. Сердце бухает куда-то в пустоту.

- У Алеши есть женщина?

- Господи, какая ерунда вас, однако, волнует, - усмехается следовтель, - можете не беспокоиться. С этим у вашего муженька все в порядке. Даже если они у него и были, то в настоящее время уже ни для кого опасности не представляют. По одной простой причине…

Его глаза внимательно смотрят на Милену.

- Ну что же вы, договаривайте, - непослушными губами шепчет спящая.

- Думаю, не стоит смущать вас скороспелыми выводами. В конце концорв, это всего лишь версия. И если честно, то у нас нету полной уверенности в том, что мы не совершаем ошибку. Просто в деле убийства Швецовой обнаружились некоторые странности, и мы пока не можем найти рационального объяснения…

- Рационального объяснения чему? – тихо спрашивает Милена.

- Тому, как относится к тем людям, которые утверждают, что знают вашего мужа с детства, - пожилой следователь устало присаживается на стул, - видите ли, в процессе расследования выяснилась одна странность. Дело в том, что убитая учительница оказалась вовсе не такой бедной женщиной, как можно было предполагать. Более того. Она была очень состоятельной женщиной, и ее ежемесячный доход, если судить по поступлениям на сберкнижку, составлял по меньшей мере полторы тысячи Евро в месяц…

- И что же? – во сне, как впрочем, и неделю назад наяву, Милена не в силах осмыслить услышанное, - что тут такого? Вполне вероятно, что эти деньги перечислял ее бывший муж, а может быть взрослый ребенок. Ее сыну должно быть уже за тридцать. В этом возрасте люди могут неплохо зарабатывать…

- Согласен, - пожилой следователь чуть поправляет лампу, и она снова светит Милене в глаза, - но хочу вас огорчить. Ваша версия никуда не годится. У этой женщины не было сына…

- А дочь? Или муж? У любого человека есть близкие…

Это не сон. А если это и сон, то он очень похож на правду. Именно так он и говорил. Так и смотрел – с прищуром, и с каким-то едва уловимым чувством превосходства. Чуть свысока. Словно чувствовал себя маленьким божком, который вдруг докопался до истинной сути вещей, и теперь мнит, что это знание недоступно пониманию простых смертных.

- У этой женщины не было близких. Только ученики.

- Тогда какой-нибудь бывший ученик? – все еще сопротиивляется Милена.

- Исключено, - качает головой следовтель, - ну, подумайте хорошенько, и вам наверняка придет в голову одна очень простая мысль.

- Вы хотите сказать, что ей платили?

- Да, - беззвучно шевелятся губы следователя, и у Милены начинает кружится голова.

Она кружится все сильней, а в кабинете вдруг начинается броуновское движенией теней. В комнату входят какие-то люди,  один из них в погонах со звездочками, второй – молодой следовтель с усиками, и он что-то взволновано говорит о звонке из Москвы, третий в обычном костюме – теряя сознание Милена узнает молодого следователя и даже немного благодарна ему. Он появился вовремя, в его руках какая-то склянка, которую он без промедления сует Милене под нос:

- Дышите.

Это нашатырь. На мгновение у нее мутнеет в глазах. Воспоминания, которые приходят ей в голову во сне, намного ярче обычных, и Милене вспоминаются такие детали, о которых она бы не вспомнила наяву. Например, она отчетливо помнит в комнате сразу открыли форточку. И дверь кабинета в этом момент была открытой, а в образовавшейся щели на мгновение мелькнуло знакомое лицо Смирнова. Какие странные штуки иногда вытворяет память. Милена уверена, что это было именно приятель мужа. Но тогда, в обычной жизни, приходя в себя, она лишь устало скольнула взглядом по двери, и – не заметила ничего собенного.

Ничего.

 

2.

 

- Вам лучше?

Милена все еще там – на стуле. В кабинете, где так омерзительно ярко светит лампа. И одновременно во сне, который постепенно превращается в один нескончаемый кошмар. Теперь в кабинете двое. Пожилой следователь задумчиво точит карандаш. Молодой все время сморкается, скорее всего он подцепил какой-то вирус, и может быть именно поэтому появился на работе только после обеда, а сейчас недовольно смотрит на свидетельницу, от которой, с его точки зрения, нет никакого проку.

- Вам лучше?

Похоже, их поджимает время, и оба дружно посматривают на часы.

- Да, пожалуй, - кивает Милена, - только немного болит  голова.

- Ну, ну. Не стоит быть такой впечатлительной, - мягко говорит пожилой следовтель, а молодой лишь смотрит на Милену в упор. Исподлобья, и с таким недоверием, словно подозревает ее в каком-то гнусном сговоре против всего мира, - Простите, может быть мы продолжим завтра?

- Нет уж, раз начали – договоривайте, - еле слышно шепчет Милена.

- Ну, как знаете, - пожилой следователь достает из ящика стола толстую папку, - видит Бог, я искренне хочу вам помочь. Но не могу. Не получается. Разумеется, вы никого не убивали, да и настоящего подозреваемого, как вы понимаете, у нас тоже нет. И все-таки, как это не печально, ситуация складывается таким образом, что мы вынуждены рассчитывать только на вас…

- Вы хотите сказать, Алеша…

Следователи переглядываются. На мгновение в кабинете повисает нехорошая тишина.

- Ваш Алеша – призрак. Фантом, - сухо говорит молодой, в очередной раз прикладывая носовой платок к лицу, - этого человека не существует. Есть только имя. Пачка документов, счет в банке, старая кляча, которой платили за то, чтобы она называла его своим учеником. Приятель, у которого, кстати, тоже есть счет в одном из коммерческих банков и куда поступают деньги неизвестно откуда и неизвестно за что. Есть, простите, жена, которая ничего не знает о любимом мужчине. Есть непонятная женщина, которая утверждает, что является матерью его детей. Есть ее родители, которые вообще путаются в показаниях, и, нам кажется, тоже мечтают урвать свой кусок пирога…

- О, боже, - Милена закрывает лицо руками. Она не понимает. Она ничего не понимает. Зачем они все это выдумали? Зачем вообще с ней надо вести весь этот бессмысленный разговор? Это какой-то обман, она слышала, что теперь в моде всякие психологические штучки, ее просто хотят запутать, хотят заставить сказать то, чего никогда не было и никогда не могло быть. Им просто нужно найти преступника. Отчитаться о проделанной работе. А виноват человек или нет – это дело десятое…

- Вы так думаете? – усмехается молодой следователь. Теперь Миленой занимается он. А пожилой, лишь молча слушает, и время от времени согласно кивает головой, - вы серьезно считаете, что все это придумано только для того, чтобы вы сошли с ума? Черт побери, а вам не кажется, что все намного прозаичнее? Вам самим-то не надоело жить в таком мире? У вас много друзей? Вы не сидите дома целыми днями? Вы не замкнуты на своем обожаемом муже? Он не единственный свет в окошке? Если вас не затруднит, ознакомьтесь, - следовтель кладет ей на колени кипу бумаг.

- Что это? – Руки Милены дрожат, а отпечатанный на машинке текст расплывается перед глазами.

- Показания ваших бывших знакомых. Кое-кто из них учился с вами в медицинском техникуме, есть показания ваших сослужвцев из цветочного магазина, где вы проработали четыре года, и, кстати, заслужили неплохую репутацию. А вот тут, - он выуживает из пачки бумаг помятый конверт, - письменные показания вашей двоюродной сестры из Серпухова, которая утверждает весьма любопытные вещи….

- Юльки? – с удивлением спрашивает Милена.

Наверное виной всему снотворное, потому что Милена не понимает ни строчки. Что-то случилось с ее головой и глазами, и ей кажется, что буквы словно горох рассыпаны по бумаги, и нужны титанические усилия, чтобы составить из них хотя бы одно слово. Хотя бы одно…

-  Не могу, - растерянно говорит Милена, - я ничего не могу прочитать. Простите, это нервное…

- Хорошо, я попытаюсь, вам объяснить, - молодой следовтель забирает у нее бумаги, неторопливо прохаживается по кабинету, в то время как пожилой внимательно смотрит то на Милену, то на своего сослуживца, который почему-то молчит, явно не зная с чего начать…

За окнами глухо воет метель. Размеренно и нервно постукивает по столу карандаш.

- Она все равно не поверит, - тихо замечает пожилой следователь, - и потом – это всего лишь версия. Очень красивая, косвенно подвержденная множеством мелких деталей. Но все-таки версия. По большому счету, то, что ты хочешь сказать этой девочке – лишь наши с тобой дурацкие домыслы. Тем более, что Москва требует закрыть это дело…

- Мне кажется, Федор Михайлович, стоит попробовать…

 

3.

 

Закладывает уши.

Ее пробуждение похоже на подъем с большой глубины. Еще немного, и у Милены пойдет носом кровь. Открыв глаза, она не сразу понимает, где находится, и лишь увидев сидящего на диване мужчину, окончательно приходит в себя. Болит спина, ноют натертые жестким ремнем запятья. Она все еще привязана к батарее, ее ноги скручены скотчем, а руки стянуты кожаным собачьим поводком. В комнате дымно. В стоящей на полу грязной пепельнице дымится недокуренная сигарета. Еще минуту назад мужчина сидел на полу с сигаретой и думал о том, что будет завтра. Думал, и не понимал, что случилось. Думал, и наверное так и не принял решение, это видно по тому, как безвольно свисают его руки, и как бессмысленно шарит по комнате его пустой взгляд. Но то, что она просила он нашел. Маленький металлический кругляшок с неряшливо выбитыми цифрами – такие выдают в маленьких гардеробах, Милена видела подобные номерки тысячи раз – раздеваясь в женской консультации, у зубного, в районной поликлиннике, в театре, в камере хранения на катке, куда ее водили родители наверное уже тысячу лет назад.

- Ты нашел?

Он молча кивает. Разжав кулак показывает номерок Милене.

- Мне кажется ты не очень-то удивлен…

- Наверное, - он пожимает плечами. Равнодушно барабанит холеными пальцами по столу. Если, честно, то он устал удивляться. Слишком много поводов. Человек может устать от всего. От работы, от денег, от  подарков, от необходимости все время удивляться, даже от любви. Его голос срывается. А, впрочем, хорошо, что Милена сказала о тайнике. Правда, она могла бы сказать немного раньше, и вообще ему не очень приятно это говорить, но он знал ее маленькую тайну давно, и Милена даже не предствляет, как неприятно осознавать, что у близкого тебе человека есть какая-то другая, тайная жизнь…

Он говорит это ей?

Милена растярянно смотрит на мужа.

Господи, с какой луны он свалился? Когда-то он в шутку называл себя инопланетянином, но теперь ей кажется, что он, сам не понимая того, говорил правду. Она, Милена, живет двойной жизнью? Разве это возможно? И разве не вчера в кабинете следователей ее убеждали в том, что у нее вообще нету никакой жизни? Что она растеряла всех старых друзей, забыла родственников, что ее двоюродная сестра считает ее умершей, что цветочный магазин, в котором когда-то работала Милена давно разорился, и не оставил после себя никаких сведений о работниках, что данных Милены нету ни в одной регистрационной книге в городе, и что единственным документом, еще подверждающем реальность существования женщины с ее именем, являются показания старых и давно позабытых знакомых и ее паспорт, который так легко потерять…

- Это невозможно, - шепчет Милена, и, наверное, задремывает, потому что перед глазами снова встает лицо пожилого следователя, который, как ни старается не может удержаться от усмешки:

- Милочка, ваш муж - привидение, и это чертовски заразно. Вы понимаете?

- Неправда. У меня есть подруга. Медицинская карточка в женской консультации. Меня знают в одной из лучших частных клиник города, - нервно возражает Милена, - и потом я прописана в квартире Алеши. Есть соседи. Вы слышите, у меня в паспорте есть штамп о прописке…

- Какой удивительный случай! – восклицает следовтель.

Мысли путаются. Открыв глаза, Милена тяжело хватает воздух ртом. В комнате душно. Все дело в табачном дыме, потому что мужчина забыл о своем обещании не травить будущего ребенка, и снова смолит одну сигарету за другой. В другой раз Милена обязательно возмутится, заствит мужчину уйти на кухню. А еще лучше на лестницу. Но сейчас не тот случай. Когда тебя привязали к батарее, а вопрос стоит о жизни и смерти, нет смысла размениваться на мелкие споры о вреде табачного дыма…

- Алеша, нам надо поговорить…

Она говорит долго и, как ей кажется, убедительно. Она ни о чем не просит. Она всего лишь хочется достучаться до его сердца. Им некуда торопиться, и мужчина даже не пытается ее перебить. По его лицу не понять, верит ли он сказанному, и слушает ли вообще. Но Милене все равно, она торопиться высказаться, хотя еще вчера вечером не собралась не говорить ни слова, понимая, как нелепо все это будет выглядеть, и в какое глупое положение она поставит сама себя. Вчера было проще молчать. Но теперь не страшно. Уже не страшно. После того, что позволил себе мужчина, можно делать все, что угодно и поступать, как угодно, и в этом уже не будет ничего ненормального. Даже если она Милена вдруг скажет, что никогда не любила мужчину. Или вдруг скажет, что она уже давно знаала, что мужчина обманывает ее на каждом шагу, что он отвратительный многоженец, или еще хуже – убийца. Даже если она скажет, что ребенок, которого она носит у себя в животе принадлежит совсем другому мужчине…

Последние слова застревают у Милены в горле.

Нет, как бы она не относилась сейчас к мужчине, такого она не скажет.

Это было бы слишком жестоко, даже по отношению к человеку, который, вполне возможно, давно вынес ей приговор. Интересно, доживет ли она до утра? В ее положении, пожалуй, нужно думать об этом. Но Милена почему-то думает о ребенке, и на время умолкает, предавшись приятным воспоминаниям о том далеком теперь уже дне, когда мужчина купил коляску, а она, Милена, вдруг заартачивлась и сказала, что ей не нравится цвет коляски, и вообще эта коляска подходит для девочки, а у нее будет мальчик, обязательно мальчик, а мужчина обрадованно закивал и пообещал все исправить, и купить новую коляску – правильного цвета. Правильной формы. Правильного размера. В правильном магазине, а вовсе не в этом дурацком супермаркете, где гарантия на коляску всего полгода, тогда как в детском мире можно получить гарантию на целых пять. У них в жизни вообще все было правильно, думает Милена. И ей больно думать о том, что с таким упорством доказывали в ходе допросов на Литейном: что этот человек опасен, что возможно, она, Милена, уже приготовлена как барашек на вертеле для очередного принесения в жертвы, что ее любимый мужчина лишь оболочка, в которой прячется дьявол…

- Господи, они говорили о тебе жуткие вещи, - всхлипывает Милена, - я даже подумать не могла, что о тебе можно рассказывать такие страшные вещи. Что ты призрак. Что у тебя совсем нету прошлого. Что у тебя нету ничего настоящего, и твоей учительнице платят деньги за то, чтобы она называла тебя своим учеником, а твоему другу за то, чтобы он называл себя твоим другом….

Она умолкает. Мужчина молча закуривает очередную сигарету.

- Алешенька, кто ты? – шепчет Милена.

- Не знаю, - его голос звучит глухо. Словно и в самом деле его обладатель давно лежит под землей.

Становится страшно. По спине женщины стекают капли холодного пота. Ей кажется, она ослышалась, что она всего лишь ослышалась, но с другой стороны, кто кроме Алеши мог произнести это глухое и страшное – я не знаю. Кто? Сосед за стеной? Спящая возле дивана Альма?

А может быть она снова уснула и разговаривает с мужем во сне?

- Они сказали, в тебе прячется дьявол, Алеша…

 

4.

 

Четыре часа утра. И теперь уже совсем не хочется спать.

Мужчина слез с дивана, и теперь сидит совсем рядом, привалившись спиной к батарее, так близко, что Милена чувствует, как потеют его подмышки. Призраки не потеют, думает Милена, и эта мысль кажется настолько забавной, что она заходится в истерическом смехе, а потом долго не может собраться с мыслями, и хохоча обясняет мужчине, что она сделает, когда доберется до телефона.

- Ты сядешь, мой дорогой. И будешь сидеть долго, долго…

Истерика проходит также стремительно, как и началась. Может быть потому, что мужчина сжалился и принес ей воды. А может быть потому, что он сунул ей в рот очередную таблетку, и Милена долго, как и положено держала ее под языком. До полного растворения. В ушах Милены стоит нестерпимый звон.

- Нет, Алешенька, нет, - еще по инерции хихикает она, - если ты думаешь, что на этом и закончится, то ты глубоко ошибаешься. Это еще не все…

- Выпей, - он снова подсовывает ей воды.

- А если я захочу в туалет? – она уже не шутит, и говорит серьезно. Ее уже давно беспокоит вопрос, как он поступит, когда она потребует, чтобы мужчина отвязал ее от батареи и дал ей возможность добраться до туалета. Отвяжет? И будет сопровождать в сортир под конвоем? А если она будет сопротивляться? Если она попробует вывернуться и побежит к телефону? Или огреет его молотком по башке?

- Хочешь? – он внимательно смотрит на нее, и Милене кажется, что он настолько далек от всего земного, что даже не задумывался, как ему поступить, если она действительно попросится в туалет. Как Альма, не без иронии думает Милена. Он и выводить ее будет как Альму – держа за поводок, и покрикивая, если любимая женщина вдруг начнет рваться с привязи или не дай Бог лаять на всю огкругу…

Слава Богу, человеческие желания спят.

Возможно все дело в снотворном, думает Милена.

- Пока нет, - она отводит глаза.

- Даже не думай, - он словно читает ее мысли, - у тебя нет ни единого шанса….

Нет, это говорит не Алеша. Это говорит кто-то другой.

Милена заметила, что временами мужчина ведет себя вполне предсказуемо. В такие минуты он выглядит жалким и растерянным: у него виноватые глаза, сгорбленные плечи, он старательно избегает ее взгляда, понимая, какие чувства испытывает жена. Но потом что-то меняется. Неуловимо меняется. Не сразу, не вдруг, и Милена всякий раз упускает возможность уловить ту незаметную точку, где Алеша перестает быть Алешей, и рядом с ней оказывается совсем чужой человек, укравший чужое лицо, чужие руки, и даже чужую биографию, которую щедро оплачивают с офшорных счетов на Кипре – господи, она даже подумать не могла, что можно купить себе лучшего друга, учительницу, теплое место в торговой компании, где все время идешь на повышение. Купить себе будущеее. Настоящее. Прошлое. Завести как собаку любимую женщину. Купить этой женщине подругу, которая старательно изображает беременность в то время, как на самом деле никогда не знала что такое токсикоз…

«Вашему мужу повезло. Просто чертовски повезло, - стоит в ушах насмешливый голос молодого следовтеля, который старательно раскладывает перед ней бумаги. Счета, деньги, переводы, знакомые фамилии, от одного напоминания которых начинает шуметь в голове, - не часто встретишь жену, которая так безоглядно верит в своего мужа. Вы все еще верите?»

Нужно было уйти. Тихо. Еще днем. Не говорить ему ничего. Дождаться, когда он уйдет на работу, собрать вещи, вычернуть его из своей жизни, и тогда возможно он навсегда остался в ее памяти прежним. Чтобы потом не случилось – в ее памяти он мог навсегда остаться Алешей, тем самым, в которого она влюбилась с первого взгляда, потому что еще никогда и ни у кого не видела такой грусти в глазах.

- Я хочу жить, Алеша…

Он молча смотрит в стену.

- Я забуду. Я постараюсь. Я не пойду в милицию. Я хочу тебя помнить хорошим…

Господи, опять эти остекляневшие глаза…

Будто не слышит. Точно так же, как не слышит ее рассказа о проплаченных услугах лучшего друга, о деньгах, которые приходили убитой учительнице, о торговой фирме, где мужчина работал и постоянно получал повышение в то время, как фирма терпела убытки и покрывала их таинтсвенными перечислениями всё с тех же оффшорных счетов. Так сказали ей следователи. И, похоже это не шутка…

Мужчина молчит. Милена смотрит на его упрямый подобродок. Никакой реакции. Она может говорить что угодно, и обвинять его в чем угодно, но мужчина будет слышать лишь то, что захочет услышать. Она и сама недавно верила лишь тому, во что ей хотелось верить. И нужно было получить удар кулаком в лицо, и оказаться привязанной к батарее, чтобы в сознании повернулись незаметные винтики, и белое стало черным, а черное белым…

- Алеша, ты меня слышишь? Даже если ты меня убьешь. Ничего не изменится. Рано или поздно ты откроешь глаза, и увидишь, что я говорила правду. Господи, мне показали твои отчеты. Они смеялись. Они привели в кабинет эксперта, и он сказал, что все это фикция, и никакие это не отчеты, и человек, который их писал просто безграмотен и ни черта не понимает в бухагалтерии. Что такому, как ты, нельзя доверить даже обычную математическую задачу. Что ты не бухгалтер. Что у тебя абсолютно нету понятия о предмете. Он говорил, много умных слов, Алеша, но главное – это то, что ты занимаешься абсолютно бессмысленным делом. Что твоя работа не стоит и ломанного гроша. Что за тобой, как за маленьким мальчиком присматривает твоя секретарша, которая каждую пятницу высылает отчет о твоем поведении на электорнный адрес на Яндексе, откуда их скачивают куда-то в Америку. Что ты совсем не то, чем ты кажешься. Господи, они два часа талдычили, что человек не то, чем он хочет казаться, а то, чем он является на самом деле. И что рано или поздно тайное станет явным. И что я в опасности…

Он не верит. Разумеется, он не верит.

На губах мужчины играет улыбка. Поверить в то, о чем говорит Милена – это как перехать в другую Вселенную. Выключить Солнце. Выйти на улицу ночью, и увидеть квадратную луну. Как трудно смотреть ей в глаза. Любимая женщина не может так нагло врать. Не имеет права. Она должна любить мужа и верить. Верить во что бы то ни стало. Верить, что что бы ей не говорили окружающие и какие бы доказательства они не приводили. Любые доказательства можно подделать, думает мужчина. Любые слова извратить. Любые чувства опошлить. И это, конечно, страшно. Но это не главное. Нельзя переделать жизнь. Это не сочинение. И тебе никто не позволит написать кучу черновиков и испортить кучу бумаги. Потому что при рождении тебе выдается только один бланк твоей жизни. Потому что нету ни бога ни дьявола и не у кого просить бумагу, чтобы переписать свою жизнь заново. Потому что человек рождается один раз. И не может умереть дважды…

Как жаль, что его не научили верить в Бога.

Мужчина тяжело дышит, пытаясь перебороть подкатывающую к горлу тошноту. Ему трудно думать, трудно оценивать происходящее. Ему трудно найти подходящие слова и объяснить любимой женщине, как мучительно больно ему слушать всю эту белиберду, и понимать, что Милену обманули, чудовищно обманули,  хотя она единственная, кто быть может знает его настоящего – знает, как умело и ловко он умеет складывать в голове огромные цифры, как совершенно беспомощен в том, что касается оплаты разных квитанций и счетов, как не любит стирать эти чертовы носки, а потому вечно рассовывает их по углам квартиры. Как не любит фланелевых рубашек. Как нежен он в постели. Какими ласковыми могут быть его руки. Какими страстными его поцелуи. Какими настоящими и искренними его чувства. Как ненавидит он себя, когда сгорает от ревности лишь потому, что Милена задержалась в каком-нибудь косметическом салоне. Как любит свою собаку. Как готов умирать всякий раз, когда ему кажется, что у любимой женщины грустные, слишком грустные глаза…

- Алеша, прости, но после того что ты сделал…

Тихий голос Милены заставляет мужчину вздрогнуть.

- Я понимаю, - он снова тянется за сигаретой.

Табачный дым успокаивает.

Хотя он так много курил, что совсем перестал чувствовать губы. Они словно онемели. Как в кабинете стоматолога, после убойного укола обезболивающего - сначала ты не чувствуеешь губ, потом у тебя отмирает часть языка, потом ты можешь сколько угодно хватать себя за щеку…

- Понимаешь? – Милена чуть приподнимается на локте, - господи, да что ты сейчас понимаешь, Алеша? Ты поступил как ненормальный. Как псих. Таким как ты место в психушке…

Немеет сердце. Да, в чем-то Милена права, соглашается мужчина. Он поступил, как ненормальный. И, если говорить честно, ему и самому кажется, что после всего случившегося ему нужно будет сходить к психиатру. Возможно пройти курс лечения. Наверняка есть какие-нибудь таблетки, которые гарантируют Милене, что ее муж больше никогда не позволит себе того, что позволил сегодня, и никогда больше не почувствует того, что заставило его так поступить…

- Только не надо придумывать оправдания, - морщится Милена, - дело не в таблетках. Черт побери, Алеша, дело совсем не в таблетках. И потом я уже никогда не смогу находится в этой квартире. Неужели ты не понимаешь, что я никогда не смогу простить тебе того, как ты со мной поступил…

Не надо. Только не это. Она тоже наговорила лишнего, считает мужчина. Она даже не предствляет, каким тяжелым будет похмелье. Завтра. Завтра, когда они оба проснуться с больной головой.

- Мне кажется, что завтра уже не будет, - шепчет Милена.

 

5.

 

Нужно дожить до утра.

В ванной, на полочке рядом с лаком для волос лежит скальпель. Очень удобная штука…

Эта мысль приходит к Милене внезапно, и Милена начинает отчаянно считать каждую минуту, отчего время становится вязким, а кукушка, отчитывающая часы в своем домике, упрямо не желает подавать признаков жизни. Нужно дожить до утра, нужно как следует ущепнуть себя за щеку, нужно заставить себя проснуться. Обратить время вспять. К тому самому моменту, когда она сделала глупость, и вместо того, чтобы просто сбежать из дома, решилась в последний раз взглянуть мужчине в глаза.

Господи, да она бы никуда не ушла. Не решилась. Достаточно ему было улыбнуться, мягко взять ее за руку, наговорить ей кучу ничего не значащих слов. Женщине нужно так мало. Немного нежности, немного понимания и ласки. И она поверит всему, как верила до сих пор…

Утро наступает внезапно.

Открыв глаза Милена обнаруживает, что комната залита ярким светом, а из кухни приятно пахнет жареной картошкой с котлетами – теми самыми, которые она старательно лепила вчера весь вечер. Течет вода – похоже, мужчина вдруг вознамерился перемыть всю посуду, включен телевизор – мужчина всегда слушает новости по утрам.

Уже одинадцать. Снова упал курс доллара. Стоимость барреля нефти поднялась на несколько пунктов. В Ярославле будет построен новый автомобильный завод. Обычные новости. Обычная человеческая суета. Для всех. Кроме нее. Милена слушает новости со странными чувствами. Она никогда не испытывала ничего подобного. И если вчера, информация привычно скользила мимо ее ушей, то сегодня ей кажется, нельзя пропустить ни одной детали, что можно не услышать что-то важное, и возможно всего лишь от нескольких слов незнакомого ей диктора зависит ее жизнь…

Мужчина появляется в комнате с тарелкой в руках. Уже привычно садиться рядом, нанизывает на вилку дымящуюся картошину:

- Я подумал, ты проголодалась…

Он гладко выбрит. Он одет в свою лучшую белую рубашку, и даже умудрился самостоятельно завязать галстук. А еще – он наверное вылил на себя весь одеколон.

- Я не хочу, - отворачивается Милена.

- Как знаешь, - он ставит тарелку на пол, - все еще меня ненавидишь?

- Только давай без глупых вопросов, ладно?

- Хорошо, - он спокоен, и от него совсем не пахнет перегаром, словно в бутылке бренди, которую он выпил ночью, была обыкновенная вода. Он смотрит на Милену с улыбкой, и ведет себя так непринужденно, что кажется, будто это самое обыкновенное утро самого обыкновенного дня.

- Ты в порядке?

Будто ничего не случилось. Будто она вовсе не привязана к батарее, а лежит в собственной постели, и единственное, что может смутить мужчину, так это ее полное нежелание вставать.

В порядке?!

Интересно, что именно он желает услышать?

Милена молчит поджав губы. Достаточно посмотреть на его ухоженную физиономию, и становится ясно, что все разговоры бессмысленны, и ночью мужчина не поверил ни единому ее слову. Ни единому. Он делает бессмысленную работу? Никто в мире не платит за бессмыленную работу. Кто-то переводил деньги его бывшей школьной учительнице? Боже, да есть тысяча разных причин, по которой могут переводить деньги, и тем более нет ничего удивительного в том, что все это кончилось так трагически. Его лучший друг получает деньги с офшорных счетов на Кипре? Господи, но с его профессией можно получать деньги откуда угодно, достаточно разместить объявление в интернете. У него была женщина? Дети? Черт побери, это чья-то глупая шутка. Ну, хорошо, думает Милена, а что он ответит, когда его спросят, может ли  нормальный, в здравом уме и трезвой памяти человек привязать собственную жену к батарее? Что в этом нет ничего удивительного? Что это тоже в порядке вещей? Что в его мире, так делают все заботливые мужья на свете, и только одна спятившая женушка вдруг почему-то решила, что в этом есть что-то ненормальное?

Хочется смеяться. Смеяться и плакать.

Еще один день в ее положении, и можно поверить во что угодно.

В один прекрасный день на земле так выдумали Бога.

А в другой – дьявола.

 

6.

 

Перед уходом, мужчина отводит Милену в туалет, и она приятно удивляет его своим смирением.

Он ждет скандала, ждет громких криков о помощи, ждет, что Милена начнет вырываться, тем более, что мужчина развязал ей руки, но все происходит на удивление буднично и просто. Несколько неуверенных шагов по комнате, торопливый взгляд на входную дверь в прихожей, смущенная улыбка у двери в туалет. После туалета ей нужно помыть руки. Это все лишь гигиена. Обычная гигиена, объясняет мужчине Милена. В конце концов, она уже тысячу лет просит установить в туалете биде. И потом ей нужно почистить зубы и хотя бы немного привести в порядок свое лицо. Если он не против, конечно…

Мужчина не против. Ему нравится, что в ее поведении нету ничего истерического. Ему нравится ее спокойная улыбка, ясные глаза, желание обязательно привести себя в порядок, и вообще сделать вид, будто ничего не происходит, и наступило самое обычное утро. Да, так лучше. Так намного лучше.

В ванной приятно журчит вода. Мужчина закуривает прямо под дверью. Можно расслабиться. Можно перевести дух, и хотя бы на несколько минут забыть о нервном напряжении, в котором он пребывает со вчерашнего вечера, пытаясь разобраться в собственных чувствах, и с ужасом понимая, как далеко он зашел. От табачного дыма першит в горле. Мужчина кашляет, с ненавистью смотрит на закрытую дверь, за которой все еще плещется в ванной его жена. Черт побери, Милена права, и он действительно призрак. И сколько бы она не торчала в ванной, он словно тень будет стоять рядом. Он будет прислушиваться к каждому шороху, наслаждаться каждым ее словом, радостно вздрагивать при каждом падении ее очередной баночки с кремом, мечтательно втягивать запах болотной тины, которым пропитаны ее рыжие волосы, восхищаться каждой морщинкой, которые в будущем, словно на треснувшем зеркале, будут проступать на милом лице…

Господи, что еще надо?

Ребенок? Она получила ребенка. Деньги? У него вполне досточно денег, и хорошая работа, где он все время идет на повышение, не далее как неделю назад ему пообещали солидную прибавку к зарплате, после чего они смогут себе позволить очень многое. Новую квартиру. Новую мебель. Новую машину. Новые игрушки для будущего ребенка. Новые книжки. Это чертово биде в туалете и ванной. Где угодно. Если она захочет в каждой комнате и даже на кухне. Джакузи – если она захочет, размером с бассейн. Новые наряды, которые мужчина будет с удовольствием выбирать вместе с женой…

И она говорит, что его жизнь – подделка?

Что кому-то платят за то, чтобы он мог наслаждаться этой поддельной жизнью?

Что она боится жить рядом с призраком, единственная вина которого заключается в том, что он сам того не желая, день за днем, капля за каплей, пропитался чужой жизнью как губка, и что в его собственной жизни действительно нет ничего настоящего, но вовсе не из-за оффшорных счетов на далеком Кипре, а оттого, что он давно и безнадежно отравлен счастьем, которого не желает терять?

- Опять торчишь перед ванной? – слышится голос Милены, - и куришь? Черт побери, что за дурацкая привычка все время торчать под дверями?

Она права. Мужчина нехотя гасит сигарету. Он даже немного рад, что Милена ведет себя как ни в чем не бывало, и даже делает ему замечания. Пускай. Так даже лучше. Она может скандалтить, упрекать его в чем угодно, смеяться над его финансовыми отчетами и приписывать ему чужих жен. Она может закатывать истерики и бить посуду. Она может делать все, что угодно. Думать все, что угодно. Но…

Накатывает головная боль.

Может быть сказать ей по провышение зарплаты? Зря он не сказал этого раньше. Вчера. Когда еще ничего не случилось, но он так хотел, чтобы это было сюрпризом…

- Прости, я мешаю тебе уйти на работу?

В ванной все еще шумит душ. А в душе мужчины еще теплится надежда.

- Ничего, - он готов терпеть любые капризы. Лишь бы не думать о том, что через минуту, а может быть через две, перед ним встанет ужасный выбор. Либо снова привязать ее к батарее. Либо позволить Милене собрать эти чертовы вещи, одеться, скинуть дверную цепочку, повернуть ключ в замочной скважине. Позволить ей выйти на лестницу. Спустится с Миленой к лифту, помогая тащить чемодан…

Все равно что спуститься в ад. И черт побери, мужчина готов рискнуть…

 

7.

 

Но все происходит иначе. Жизнь всегда принимает решения за него…

Минута, и Милена выходит из душа – посвежевшая, распаренная, с полотенцем на голове – такая домашняя и одновременно чужая, что у мужчины сжимается сердце. На губах Милены блуждает рассеянная улыбка. Она очень далека от мужчины, это видно по ее немного отрешенному взгляду, где словно в темном колодце затерялись ее обычно такие простые и понятные мысли о доме, о некогда любимом мужчине, о тысяче милых и теперь уже безвозвратно утерянных мелочей.

- Спасибо, что позволил принять душ…

Ее огромный живот почти незаметен – он прячется в складках халата, а в ее движениях такое смирение и настороженность, что на мгновение кажется, время повернуло вспять, и не было этой ужасной ночи, не было затянутого на запястьях собачьего поводка, еще не куплены памперсы и детская кроватка, и только сегодня, только сейчас, они вдруг открыли для себя потайную дверцу, за которой оба почувствовали, что их тела предназначены друг для друга, а их души – для любви...

Но это только мгновение….

Она – другая. У нее другой разрез глаз, другой цвет волос, другой подобродок, более жесткий и властный, другие губы, другая манера говорить, чуть поворачивая голову на бок, словно прислушиваясь к невидимому собеседнику, который стоит у нее за спиной.

И это – будто и не Милена.

Он смотрит на эту женщину не мигая. И у него нет слов…

- Ты удивлен? Ничего удивительного. Я просто устала тебя любить...

Она легко читает его мысли. Да, именно это он и подумал. Он знает, как меняется женщина, когда проходит первое чувство, знает, как изменяется ее взгляд, когда страсть сменяется холодностью, а любовь – безразличем. Он знает, как меняется вместе с этой женщиной весь мир – спальня, в которой больше некого любить, кухня, в которой больше никто не выслушает тебя, как это умеет сделать только любимая женщина, парадная, в которой больше не будет родного цоканья каблучков, воспоминания, которые с этой самой минутой будут приносить только боль в сердце и тупое нытье в мозжечке…

Даже дождь – и тот уже играет совсем другую мелодию капель…

Нет, только не это…

- Черт побери, ты не понял. Ты слышишь? Я тебя не люблю…

Господи, зачем? Зачем она это говорит?

Мужчина молча смотрит на ее отрешенное лицо. Неужели она не понимает? Ведь достаточно одного слова – и на земле может ненароком наступить конец света. Неужели она настолько устала? Неужели, она настолько не умеет прощать? Нет это неправда, думает мужчина. Господи, все было так просто – все получалось так просто и легко. С самого начала, с этой пустующей кафешки у кладбища, с веселого китайца-парикмахера, который сделал ему дурацкую прическу, с меланхолических песенок Джо Дассена в маленькой комнатушке на Петроградке, с обедов и завтраков, с ее укоризненных глаз, когда он являлся с работы подвыпившим. С ее улыбки. С ее привычки сидеть у него на коленях. С ее вечных страхов перед неведомпыми болезнями. Как просто запутаться и разучиться жить одному…

- Может быть дашь мне пройти?

Ее губы теперь плотно сжаты. А на лице усталая решимость человека, которому уже нечего терять.

Он понимает. Он все понимает. Ведь в руках у него поводок, и Милена уверена, что он снова привяжет ее к батарее, уверена, что он сумашедший психопат, и что даже жуткие старики-вампиры по сравнению с этим жутким человеком просто милые люди, а женщина, котоорую он, мужчина, видел только на снимках, наверное, и вовсе святая. Как и тот, кто убил Ирму. Как тот, кто плеснул в чашку старой учителоницы убойную дозу снотворного. Как обманщики-следователи в прокуратуре. Как похожий на чертика Дмитрий Михайлович с его бумагами о разводе, где достаточно поставить свою подпись, и он собственными руками признает, что прожил совсем другую жизнь. Нет – так просто он не сдасться…

Ее «не люблю» - как удар ниже пояса.

Ему трудно смириться, трудно принять эту мысль. И когда Милена, словно издеваясь над ним, снова и снова повторяет свое упрямое «я не люблю», мужчина лишь убеждается в обратном:

- Ты придумала это в ванной? Да? Ты придумала это в ванной? – ему хочется кричать, но он лишь умоляюще смотрит на жену, загородив выход, и не выпуская Милену из проема ванной, где она застряла словно бабочка в янтаре. В груди гулко бухает сердце. А ноги вдруг наливаются свинцом…

Мишена кивает. Непонятно чему но кивает. Хорошо, милый. Как скажешь.

Словно он маленький мальчик. Или неизлечимо болен, и врачи уже сказали диагноз. Сколько у него осталось? Неделя? Месяц? Год? Наверное, сейчас ему было бы абсолютно все равно. А возможно он бы даже обрадовался, так невыносимо то, что вытворяют с ним в этом мире…

Правая рука Милены спятана в кармане халата.

- Идем, - она безропотно дает взять себя левую за руку, вернее сама подает ему эту руку, чтобы он убедился в ее покорности и мужчина неловко хватает ее распухшее запятье, лишь слегка, очень осторожно, чтобы не причнить боли, сдавливая пальцами ее мягкую распаренную кожу. Она и в самом деле мягкая и податливая. Как перезрелая груша. От близости этой распаренной в ванной женщины можно сойти с ума. Как давно он не испытывал этого странного чувства. Он прижимает ее к себе возле вешалки:

- Милая, я сделаю все, что ты скажешь…

Но она лишь резко отклоняет голову, когда мужчина, поддавшись порыву, пытается поцеловать ее пухлые, чуть маслянные от специального крема губы:

- Алеша, все кончено. Не сходи с ума…

Холод этого голоса обжигает. Он полная противоположность ее телу. Он сух и безжизненен. Умываясь в ванной Милена смыла с него все оттенки чувств. Этот голос тоже принадлежит не Милене, настолько он не подходит ее телу, ее  пухлым губкам, ее улыбке, которая загадочно озаряет ее лицо.

- Я могу тебя отпустить, - торопливо шепчет мужчина. - Черт побери, иди куда хочешь – в милицию, к черту, к своей любимой подружке Наденьке...

- Это правда? – голос Милены становится мягче…

- Не знаю. Я еще не решил…

Боль обжигает чуть выше паха. У Милены слишком мало сил, и припрятанный в кармане халатика скальпель лишь надрывает его рубаху. Милене приходится ударить еще - она лишь цепляет кожу, еще – и скальпель со странным всхлипом вдруг погружается во что-то податливое и мягкое, еще – потому что теперь уже трудно остановиться и происходящее пьянит и завораживает. И еще, и еще – потому что в голове что-то щелкает, и звенит колокольный звон…

Он такой упрямый. Он даже не пытается защититься. Даже слегка отмахнуться рукой…

О, боже. Это почти как резать куриное филе. Или парное мясо.

Она любит покупать на рынке парное мясо. В замороженном мясе никогда не бывает такого вкуса, как у парного. Мама тоже всегда покупала парное мясо. Их семья жила возле рынка, а у мамы был знакомый мяснипк, которые всегда оставлял лакомые кусочки для своих.

На животе мужчины расплывается кровавое пятно. Но он совсем не удивлен…

- Неплохо, - ему трудно говорить, и кажется он вообще плохо понимает, что говорит.

Он зажимает рану руками. Он не кричит и не плачет. И даже не просит объяснений. Он вообще похож на какого-то истукана, и Милене кажется, что она могла истыкать скальпелем все его тело – он и тогда бы торчал посреди коридора, и лишь торопливо моргал глазами, словно пытался смогнуть попавшую в глаз ресничку, и эта ресничка доставляла ему беспокойство, куда большее, чем рана на животе…

- Алеша, я не хотела…

Скальпель выскальзывает из пальцев.

- Ты испортила мне рубашку, - он пытается улыбнуться.

- И джинсы, - у нее дрожат губы, и она тычет пальцем в красное пятно, которое проявляется все отчетливее, словно магнитом притягивая ее взгляд.

- Наверное самое время звонить в скорую, да?

Слова мужчины приводят Милену в чувство. Как хорошо, что она училась на медицинском. Недолго, всего пару курсов, но этого хватило, чтобы привыкнуть к окровавленном тряпкам и научиться терпеть то странное чувство, которое посещало ее всякий раз, когда она видела кровь. Наверное у нее крепкий желудок, думает Милена. Ведь ее никогда не тошнило при виде крови. Она никогда не падала в обморок. Не избегала присутствия на самых тяжелых операциях.  Она лишь чувствовала легкий шум в голове, а потом у нее начинало закладывать уши. Как в самолете на большой высоте, когда нужно все время сглатывать или сосать карамельку, а иначе все время кажется, что случилось самое страшное, и двигатели самолета уже никогда не будут издавать спасительного гула, а самолет, чуть завалившись на правое крыло вдруг нырнет носом в ближайшее облако, и начнет стремительно падать в низ…

От этого ощущения захватывает дух.

Нельзя терять драгоценное время, думает Милена.

Ее не тошнит, и у нее совсем не кружится голова, хотя пытаясь добраться до комнаты мужчина закапал кровью весь коридор. Он оседает на пол на пороге спальни. Пытается что-то сказать, но Милене не до него. Она не помнит, как в ее руке оказался телефон. И не слышит гудков – у нее опять заложило уши. И плохо слышит усталый голос на том конце провода – кажется, это женщина, и кажется, что эта женщина немного смущена заявлением Милены о том, что жена убила собственного мужа. Дежурная не причем. Милена говорит немного бессвязно – ей трудно сосредоточиться, потому что нужно сказать очень многое, нужно объяснить, что она ударила мужчину не ножом, а скальпелем, что ударов было несколько, что у мужчины сильтное кровотечение, что она никогда не простит себе, если мужчина умрет.

И снова она не почти слышит ответа усталой женщины.

Милена нервно сглатывает, голос на том конце провода становится отчетливей… 

Адрес? Она называет адрес. Этаж? Четвертый. Есть ли кодовый замок на парадной? Ну, разумеется – она торопливо вперечисляет цифры. Вы можете встретить машину на улице? Не знаю. Наверное. Можете сделать перевязку? Я боюсь, он теряет слишком много крови. Ну, милочка, вы должны были думать раньше, а не решать семейные проблемы таким странным способом. Вы не понимаете, я не хотела, это вышло само собой. В милиции  будете объяснять, что у вас там вышло…

Милену бьет нервная дрожь. Она не виновата. Она ни в чем не виновата.

В дверях комнаты, положив голову на грудь мужчины, поскуливает Альма. Мужчина ласково гладит собаку по загривку. Его потемневшие глаза внимательно следят за каждым движением Милены, которая вешает трубку, торопливо вытаскивает из тумбочки коробку с лекарствами, и вывалив ее содержимое на пол, с какой-то очаянной решимостью, зубами рвет неподатливую упаковку бинта…

Собранный чемодан сиротливо стоит под вешалкой.

Странно, мужчина совсем не чувствует боли…

 

Часть седьмая

 

1.

 

Несколько дней мужчина лежит под капельницей. Почти все это время он находится в забытьи.

Его состояние – удовлетоврительное. Так сказал лечащий врач. Он сказал это как-то утром, во время обхода, и его слов мужчина не слышал, по утрам он редко приходит в себя, и потому приходится верить на слово медсестре. Это еще достаточно молодая, немножко старомодная и разговорчивая женщина, которая никогда и никуда не спешит. Наверное, потому что ей платят хорошие деньги. Она честно сказала об этом сама. Обычное дело. В больнице так зарабатывают многие. Больному нужен особый уход? Пожалуйста. Все зарабатывают как могут. Дамочка, которая попросила присматривать за мужчиной даже не торговалась. Она была даже очень ничего, эта дамочка. В рыжей шубке. И с такой милой сумочкой. Она сразу дала задаток. Родственники больных часто нанимают сиделок из числа персонала, и мужчина может не беспокоиться. Эта милая дамочка, наверное, жена мужчины сделала правильный выбор, и теперь у пациента лучшая сиделка в больнице. Ее рекомендовал сам начальник отделения. Начальник – настоящий профессионал, и два раза в неделю преподает в институте. Он знает по имени каждого.

Даже уборщицу, которую взяли на работу всего неделю назад…

От бессмысленной болтовни сиделки стоит треск в ушах.

Почему она самая лучшая? Боже, это так просто. Нужно уметь терпение. А еще наверное, потому что у других медсестер есть семьи. А те, кто помоложе учаться в институтах и флиртуют с парнями. А те, кому все равно нечего делать, и готовы сидеть здесь целыми сутками, часто собираются в ординаторской и гуляют всю ночь напролет. Она же не такая. К тому же самое время делать укол…

Его сиделку зовут Ирина. Ирина Владимировна. Можно без отчества. Просто Ирина. Ирочка. Ира. Иногда ее тоже зовут в ординаторскую, но ходить туда небезопасно, бывает, что санитары вдруг распускают руки, и недавно одну из ее подруг уволили за распущенность. Подруга была совсем ни в чем не виновата, просто взяла и отказала санитару, а сестра санитара жената на главвраче.

Она очень болтлива, эта Ирина. Ей нету еще сорока, она одинока, любит кошек и обожает конфеты – в кармане у нее всегда найдется карамелька, она всегда в чистом белом халатике, и смущается, как маленькая девочка, когда мужчина позволяет себе какой-нибудь безобидный комплимент…

- Ну что вы. Не надо. Я совсем не нуждаюсь в этих глупостях…

Кажется, он сказал что-то дежурное. По привычке, даже не задумываясь о смысле сказанного. Что-то бессвязно пробормотал в полусне, и снова переключился на созерцание тумбочки, на которой стоит тарелка с фруктами, упаковка печенья, пакет с яблочным соком. При мысли о еде мужчину начинает мутить. Он закрывает глаза, мысленно считает до десяти, нервно сглатывает заполнившую гортань слюну. Он слишком занят собой и слишком наполнен болью, чтобы слушать, о чем снова лопочет болтливая медсестра. Но несмотря на тошноту слова как-то сами собой просачиваются в сознание, и мужчина постепенно понимает, что прошел еще один длинный день, и в палату к нему снова заглядывал лечащий врач, что состояние мужчины он счел стабильным, а это дает надежды на выздоровление, и что последствия ранений оказались менее серьезными, чем этого можно было ожидать…

Время летит незаметно.

- Скоро будете как огурчик, - отцепляя трубки катеттора заявляет сиделка.

Глаза мужчины закрыты. Но в голове царит непривычная ясность. Чувства мужчины обстрены. Ему неудобно лежать – постель кажется слишком жесткой, ему трудно дышать – воздух в палате пропитан больничными запахами, ему трудно открыть глаза, потому что даже сквозь закрытые веки он ощущуает, что палату заливает черезчур яркий свет…

Он почти не чувствует, как ему делают укол – это похоже на укус комара. Но зато явственно ощущает тепло женского тела, когда сиделка заботливо склоняется над ним, чтобы поставить градусник и поправить сбившееся одеяло. Она теплая и мягкая. А еще сегодня от нее пахнет ментоловыми сигаретами, которые она курила прямо в палате – это единственное оступление от правил, которое позволяет себе медсестра.

- Не спите?

Наверное у него дрогнули веки.

- Не сплю, - глухо отзывается мужчина.

- Тогда зачем вы притворяетесь? Я же вижу, - голос сиделки звучит укоризненно.

- Не знаю, - он не понимает ее странных намеков, - просто так лучше.

- Ну, разумеется, - снова укоризненно говорит сиделка.

Она уже больше не теплая. И не мягкая. Что-то в мгновение ока переменилось. В ее тоне. В том, с какой неохотой она поправила чуть сбившееся на сторону одеяло. В том, как торопливо отстранилась, и отдалилась, судя по шороху шагов - в сторону окна…

- Что-то случилось?

- Ничего, - он чиркает зажигалкой, - я покурю. Не возражаете?

Нет. Мужчина не возражает. Она курит, а он старательно вспоминает, чем именно мог задеть ее чувства. Может быть он сам того не желая сказал какую-то гадость? У нее неприятности дома? Ей перестали платить за работу? Странно, но он настолько привык к ее заботливому воркованию, что сейчас его больно ранит ее холодность, хотя по идее, ему должно быть совсем наплевать на эту женщину. Главное, чтобы она продолжала положенный курс лечения, и чтобы он наконец перестал ощущать эту ноющую боль в боку…

Его глаза открыты. И он видит стоящий на фоне окна темный силуэт. Женщина курит в форточку. Чуть сдвинув занавеску, за которой медленно наползает на город темная туча. Только теперь мужчина замечает, что на окнах палаты решетки, а напротив окна торчит темный остов какого-то хмурого серого здания…

- Господи, где я?

- Опять притворяетесь, - она выпускает белое колечко дыма.

- Нет. В самом деле…

- Вы спрашивали об этом еще неделю назад…

- И что вы ответили?

- Я сказала, что вам крупно повезло. Что ваша жена замечательная женщина и угробила на вас целую уйму денег. Что это лучшее, что для вас сумели отыскать…

Она глубоко затягивается. Ноздри мужчины жадно впитывают запах сигаретного дыма. Он не курил уже тысячу лет. Но сейчас его беспокоит другое. Странная перемена в голосе этой почти незнакомой ему женщины, решетки на окнах, и зиящая пустота в голове…

 

2.

 

Ирина смягчается ближе к ночи, и, похоже, после посещения ординаторской.

От нее пахнет спиртным. Делая укол, она старательно дышит в сторону. Верхняя пуговичка ее белого халата расстегнута, как впрочем и вторая, и третья. Ее обычно аккуратно уложенные волосы растрепаны, а в движениях вдруг появляется странная несвойственная женщине суетливость - укол, который она делает мужчине оказывается на редкость болезненным, и она, смутившись, долго извиняется за то, что позволила себе лишнее в ординаторской, хотя, разумеется, там не было ничего такого, за что приходилось бы краснеть. Просто в последнее время все только и говорят, что о пациенте из двести восемнадцатой…

Сказав это, он внимательно смотрит на  мужчину.

Палата № 218 – его. Но мужчина об этом не знает.

Все эти дни он тщательно оберегал себя от всего, что могло потревожить его душевное равновесие. Здесь так хорошо и спокойно. Окна его палаты выходят во двор и сюда не доносятся звуки большого города, здесь тихо течет по трубкам катеттора живительная влага, здесь есть кому о нем позаботится, здесь все оплачено и неважно, что ничего в жизни не делается просто так. В принципе, он был бы совсем не против умереть. И ничуть не пугался, когда чувствовал в словах сиделки какую-то странную недоговоренность – так и должно было быть – легкое смущение, когда приходилось врать об удовлетоврительном состоянии больного, отведенные в сторону глаза, скомканая в потных ладонях салфетка, отвлеченные разговоры о любовных страстях в ординаторской. Немного навязчивое, но вполне объяснимое напоминание о женщине в рыжей шубке, которая готова сражаться за его жизнь...

Да, еще вчера он был бы не против умереть.

Но сегодня все по-другому. И если с утра ему отчаянно сбивали высокую температуру, то уже днем, проснувшись, мужчина почувствал, что больше не в силах сопротивляться жизни, что его организм уже не нуждается в искуственном питании, что ему хочется обычного человеческой пищи – борща, гамбургеров, бутербродов хотя бы с самой завалящей колбасой, котлет по-киевски и макарон по-флотски. А еще невыносимо хотется курить. Весь день мужчина дуреет от мысли, что где-то рядом, может быть на соседской улице кто-то уже заказал себе комплексный обед из трех блюд, что этому человеку уже принесли бокал холодного пива, что на столе перед ним лежат сигареты и зажигалка, что достаточно позвать официанта, и можно будет дополнить набор на столе чем угодно – фруктами в сбитых сливках, блинами с черной икрой, люля-кебабом или, на худой конец обычным салотом Оливье.

Впрочем, к вечеру аппетит сходит на нет.

После укола снова наваливается сонливость. Веки тяжелеют, к горлу подкатывает привычная дурнота. Мгновение - и рот мужчины наполняется горькой слюной. Преодолевая ноющую боль в боку, он осторожно приподнимается на локте – в тумбочке должна стоять эмалированная миска.

- Даже не вздумайте, - Ирина сама достает посуду, подносит к его губам: - Сплюньте…

Мужчина послушно сплевывает, и ему вытирают губы салфеткой. Лицо сиделки так близко, что можно увидеть даже маленький прыщик на подбородке, хотя он старательно спрятан под слоем грима…

Внезапно становится легче. Сон оступает…

Она пила вино, чувствует мужчина. Да, она пила красное. И очень сухое…

- Да, красное. Но полусладкое. Я другого не пью, - смущенно улыбается Ирина.

Ее щеки заливает легкий румянец, и сейчас ей совсем не дашь сорока. Скорее – тридцать пять. А может быть двадцать восемь. Мужчина помнит – ни одна женщина в мире не любит круглых дат. Да, пускай будет двадцать восемь. Или тридцать четыре. Без разницы.

А она недурна, думает мужчина. Распущенные волосы, молодая, совсем еще не тронутая морщинами кожа на лице. Чертовски непривычно расстегнутая пуговичка халата. Немного взволнованное, словно после долгого бега, дыхание. Чуть покрасневшие веки. Чуть удлиннившийся, наверно за счет прически, и сразу утратившее черты какой-то усталой благостности лицо. У нее другая манера говорить, другая, отчего-то вдруг задумчивая улыбка, пристальный изучающий взгляд…

- Вы в порядке? – вежливо интесуется он.

- Да. Просто, немного кружится голова, - она устало трет виски, усмехается, осторожно присаживается в ногах мужчины – так удобнее заполнять медицинскую карточку: сделан укол такой-то, температура больного такая-то, проведены следующие процедуры…

Что-то чирикая шариковой ручкой, женщина все время опасливо косится на мужчину.

- Не бойтесь. Я не кусаюсь, - невольно срывается у мужчины.

Плохая шутка. Женщина вздрагивает, и ручка выписывает в истории болезни причудливый завиток. Она бледнеет, бросает ручку на тумбочку, обхватывает щеки ладошками:

- О, Боже…

В палате повисает мертвая тишина. Мужчина смотрит на женщину с удивлением – он не понимает, чем вызвана эта внезапная нервность, что означает ее странный возглас, и почему, вдруг замолчав, эта женщина упрямо смотрит куда угодно, но только не на больного…

- Кажется я трезвею, - наконец глухо произносит Ирина.

 

3.

 

- Вот…

Она вынимает из кармана халата блестящий предмет, аккуратно ставит на тумбочку.

Мужчина прищуривается. То, что стоит на тумбочке, похоже на диктофон, музыкальный плейер, на очень компактный мобильник. Или на то и другое вместе…

- Вот, - повторяет Ирина, упрямо сжимая губы, - наверно так будет лучше. Честнее. Только не думайте, что я делаю это ради вас…

Она задумчиво смотрит мужчину.

- Мне просто платили деньги…

- Я знаю. Женщина в рыжей шубке, - зачем-то уточняет мужчина.

- Да. Она и ее адвокат. И еще двое мужчин в серых костюмах, - добавляет Ирина.

Хотя платила все-таки женщина. Ирина нервно дергает плечиками.

Противная.

- Кто?

- Эта женщина.

Да. С этим мужчина не спорит.

Ей кажется, что все вокруг должны обязательно плясать под ее дудку, говорит Ирина.

Да. Она это может, усмехается мужчина.

- Он пишет? – мужчина кивает на плейер.

- Нет. Сегодня я его выключила. Но раньше писал…

- Покажите…

Она послушно показывает. Мужчина берет диктофон двумя пальцами, тщательно осматривает со всех сторон. Обычная пластиковая колобашка с сенсорными кнопками. Японская шутковина, которую можно купить в любом магазине. Достаточно простая, чтобы ею мог воспользоваться и младенец. И достаточно компактная, чтобы ее можно было спрятать где угодно. Даже в вырезе платья…

- Он точно выключен?

- Господи, какой вы сразу стали подозрительный, - с легким удивлением замечает женщина, - нажмите вот здесь, - она показывает пальчиком, - видите, сразу зажегся дисплей…

- А теперь пишет?

Мужчина плохо разбирается в технике. Даже у себя на работе, когда требовалось срочно распечатать отчеты, ему все время приходилось обращаться за помощью к секретарше или заглядывать в соседний отдел, где его просьбы всегда встречались со странным недоумением, словно к ним явился не обычный работник фирмы, а существо из другого мира. Хотя все сидели на одном этаже, обедали в одном и том же кафе, и пользовались одним и тем же лазерным принтером, в котором вечно кончался картридж, отчего распечатка отчетов порою затягивалась едва ли не наделю.

- Господи, это же так просто, - с огрячностью демонстрирует свои познания в технике женщина.

- Значит эта кнопка – «выкл»? – он осторожно тыкает пальцем.

- Нет, это «вкл»…

Он устал. Ему трудно думать. Он еще нездоров, и проще поверить этой женщине на слово.

- Значит, нужно нажать сюда?

- Да.

Дисплей затухает.

- Он выключен. Я вам верю…

- Уф, - она ставит диктофон обратно на тумбочку. С заметным облегчением.

- Я выгляжу глупо?

- Нет. Это у вас от лекарств…

Мужчина осторожно касается пальчками ее теплого запятья.

- А теперь если можно начистоту. Вам ведь неплохо платят. Но если они не получат того, чего хотят, вы вряд ли получите то, что вам обещали…

- Я понимаю, - она осторожно убирает руку, - вы думаете, что я зря рассказала про диктофон?

- Я хочу понять, почему вы решили отказаться от денег…

- Я? – она удивленно вскидывает брови, - да с чего вы взяли? Мне кажется, я могу рассчитывать на большее…

- Вот как? – мужчина немного удивлен.

- Черт! – она нервно обзватывает плечи ладонями, - никогда не умела торговаться. Но у меня нету другого выхода, - теперь она умоляюще смотрит на мужчину, - боже, как с вами трудно. Другой бы давно уже понял, что я готова помочь вам, но за деньги. За очень большие деньги…

Она чуть покачивается сидя на постели:

- Господи, я и в самом деле начинаю трезветь…

 

4.

 

Женщина говорит долго и сбивчиво. И хмурится, когда мужчина пытается ей возражать. Впрочем, он возражает вяло – она взяла его тепленьким, когда он еще слишком слаб, чтобы сопротивляться, но уже достаточно окреп, чтобы оказаться способным выслушать все, что она желает сказать.

А говорит она много. Сначала, немного запинаясь, о своем детстве в маленьком северном городке, где ее изнасиловал собственный дядя, потом о неудачном замужестве и рождении ребенка, потом о своих попытках устроиться на работу и заработать на лечение сына, потом о его врожденной болезни, которая требует сложной и дорогостоящей операции, потом, смутившись, о том, что мужчина ей в общем-то нравится, и она совершенно не верит во все эти жуткие слухи о пациенте из 218-й, которые со смаком пересказывают санитары в ординаторской. Пациент из 218 – это он. Мужчина.

- А будто бы вы не знали? – она укоризненно смотрит на мужчину, который, впрочем, лишь позворлил себе чуть скривить губы, потому что ему немного осторчертели все эти намеки, и он бы предпочел, чтобы с ним говорили напряму. Ну, и кем его здесь считают? Психпатом? Убийицей? Он опасен для окружающих? Когда он без сознания с ним случаются приступы ярости? Он представляет угрозу для общества?

Она косится на закрытую дверь палаты. Потом на решетки на окнах.

- Боюсь, мне придется вас огорчить, - тщательно подбирая слова говорит Ирина. На самом деле никто не знает, почему мужчину сюда привезли. Все, что рассказывают в ординаторской, это лишь плод богатой фантазии персонала. Людям попросту скучно, вот они и придумывают себе развлечния. Хотя если мужчине действительно интересно, то она не видит смысла молчать. Только не надо нервничать и сразу кричать, что все это полная чушь. А впрочем, в случае необходимости она вколет успокительное…

 

 

_____

(Данный текст является черновым, и будут дорабатываться. АВТ. Продолжение следует)